Читать певцы краткое содержание для читательского дневника. Певцы
- Рассказчик — барин, любящий охоту. Во время походов становится свидетелем разных событий крестьянской жизни, в некоторых принимает активное участие.
Другие герои
- Николай Иваныч — целовальник, пользуется всеобщим уважением.
- Его жена — востроглазая верная его помощница, гроза всех крикливых пьяниц.
- Дикий-Барин — мужик богатырского сложения, угрюмый, все уважают его и слушаются. Не большой охотник до вина и женщин, но страстно любит пение.
- Яков-Турок — молодой парень, работает на фабрике, сын пленной турчанки. В нем видна страстная, творческая натура, обладает красивым душевным голосом.
- Рядчик из Жиздры — соперник Яши по пению, бойкий городской мещанин.
- Обалдуй — деревенский пьяница, его презирают, но тем не менее, всегда зовут в компанию. Не обладает ни умом, ни талантом, назойливый.
- Моргач — предприимчивый бывший крепостной, который сумел разбогатеть. Очень суеверен. Люди его не любят, но уважают. Есть сын, который характером похож на него.
Кабак «Притынный» и его целовальник, Николай Иваныч
В маленькой деревне Колотовка, мимо которой проезжал охотник, не были ничего примечательного, а, скорее, наоборот, она навевала тоску и уныние. Знали эту деревню благодаря находившемуся там кабаку «Притынному», точнее, его целовальнику, Николаю Иванычу. Он хорошо знал свое дело, ему доверяли все секреты, про которые никому не говорил. Сам же Николай Иваныч был не из болтливых, имел познания во всех областях, все его уважали. Жена была под стать мужу — он во всем на нее полагался, была его верная помощница и следила за порядком в кабаке. Дети их были умные и здоровые на радость родителям.
Разговор Моргача и Обалдуя
Уставший от нестерпимой жары, охотник дошел до Колотовки и мечтал зайти к Николаю Иванычу. Случайно он слышит разговор между двумя деревенскими жителями — Моргачом и Обалдуем. Обалдуй говорил, что в кабаке побились об заклад, кто лучше споет и все только Моргача ждут. Петь были должны Яшка-Турок и рядчик из Жиздры, был там так же Дикий-Барин. Яшка был известен как большой мастер пения, поэтому охотнику стало любопытно послушать, как он будет состязаться с другим певцом.
Пение рядчика из Жиздры
Появление нового лица несколько смутило компанию собравшихся, но увидев, что Николай Иваныч здоровается с ним как с добрым знакомым, они уже более не обращали на него внимание. Яшка-Турок волновался перед выступление, а рядчик, напротив, был совершенно спокоен. Дикой-Барин решил, что нужно кинуть жребий, чтобы определить, кто будет петь первым.
Выпало рядчику из Жиздры. Пел он хорошо, тенором, русскую плясовую. Несмотря на хорошее исполнение, ему не хватало поддержки. Наконец, Обалдуй и Моргач не выдержали и начали подпевать ему. Вскоре все, кто был в их кружке, начали кто подпевать, кто приплясывать. Один только Дикой-Барин с неизменным выражением лица просто слушал. После того, как рядчик закончил петь, все стали поздравлять его с победой.
Пение Яшки-Турка
Настала очередь Якова. Он решил спеть грустную песню. И пел Яша так хорошо, столько русской души чувствовалось в этой песне, столько чувств он вложил, что никого песня не смогла оставить равнодушным. Все чувствовали, что к глазам подступают слезы, даже у Дикого-Барина. Рядчик сам признал свое поражение и выбежал из кабака. Охотник тоже покинул кабак, когда закончилось пение, потому что не хотел разрушать то прекрасное, что было у него после выступления Якова-Турка.
Размышления охотника
Утомившись после жаркого дня, рассказчик уснул, но в его душе все еще были отзвуки того прекрасного пения. Когда он проснулся, то вся компания, кроме рядчика, уже значительно выпила и Яшка пел уже осипшим голосом. Дикого-Барина не было. Охотник пошел от Котловки и вдруг услышал крик ребят: один звал другого, потому что того хотели высечь. Рассказчик еще долго вспоминал этот зов, пока шел к своей деревне.
Тест по рассказу Певцы
И. С. Тургенев - выдающийся классик, внесший огромный вклад в развитие культуры конца XIX века. Многие из его произведений входят в обязательную программу по изучению литературы общеобразовательных школ. Его цикл рассказов «Записки охотника» посвящен в основном теме обнищания и оскудения русской деревни и тяжелого положения и бесправия крестьян на селе. Одним из таких рассказов является произведение автора «Певцы». В нем писатель много времени уделяет описанию деревни Котловки, где и происходят все основные события. Главные герои - черпальщик Яков Турка и рядчик из Жиздры. Здесь приведено краткое содержание Тургенева «Певцы».
Знакомство с целовальником Николаем Ивановичем
Место действия произведения - небольшое село Котловка, лежащее на скате холма, который рассечен глубоким оврагом. Неподалеку от начала этой большой впадины стоит избушка, крытая соломой. Это местный кабак «Притынный», который держит целовальник Николай Иваныч. Это грузный седеющий мужчина с полным лицом и маленькими глазками. Живет он в этой местности более 20 лет. Он знает обо всем, что здесь происходит, но никогда никому не рассказывает. Что интересно, хозяин кабака не отличается ни приветливостью, ни разговорчивостью. Однако же он имеет недюжинный талант привлекать в свое заведение гостей. Николай Иванович женат и имеет детей. У соседей он пользуется уважением. Краткое содержание Тургенева «Певцы» начинается с эпизода знакомства с человеком, который руководит заведением, где проходит необычное состязание в пении.
Знакомство с посетителями кабачка
Однажды в кабачке целовальника произошло событие, поглазеть на которое собрались все местные выпивохи. Лучший певец в Котловке Яшка Турок решил посоревноваться в пении с рядчиком из Жиздры. Гости кабака нетерпеливо ожидали состязания. Здесь были и Евграф Иванов, которого в народе называли Оболдуй. Без него не обходится ни одна попойка. И Дикий Барин - широкоплечий татарин с черными волосами и свирепым Никто не знал, чем он занимался, и откуда у него деньги. Однако он пользовался большим уважением в местном обществе. Этот странный человек с недобрыми глазами был большим поклонником пения. Сюда же пришел и Моргач - маленький толстый человечек с лукавыми глазами. Вместить полное описание собравшейся публики не позволит краткое содержание «Певцы». Тургенев в этом произведении рисует образы людей совершенно разных, но объединенных одной общей страстью - любовью к музыке и пению.
Состязание в пении
Состязавшиеся - Яшка Турок и рядчик - были также здесь. Первый из них был стройным молодым человеком 23-х лет от роду. Его большие серые глаза и русые кудри были симпатичны собравшимся зрителям. Яшка был черпальщиком на местной фабрике. Его противник, рядчик из Жиздры - низкорослый плотный мужчина лет тридцати с рябым лицом и жиденькой бородкой. Он запел первым. Голос у него был приятный, сладкий, с небольшой хрипотцой. Рядчик пел веселую плясовую песню с переливами и переходами, чем вызвал улыбку у слушателей. Его пение им очень понравилось. Рядчик был уверен в своей победе. После него стал петь Яшка. Краткое содержание Тургенева «Певцы» вызывает у читателей чувство любопытства к результатам певческого состязания.
Победа Якова
Прежде чем запеть, Яшка закрылся ото всех рукой. А когда открылся, лицо его было бледно. Первый звук, вырвавшийся из его груди, был слабый и глухой. Но второй был уже громче и звонче. Песня была печальная, заунывная. Голос его был как будто немного надтреснутый, болезненный. В нем было все: и молодость, и грусть, и страсть, и сила, и скорбь, словом, все то, что так знакомо и дорого русской душе. Яшка пел с волнением, весь отдавшись песне и позабыв о зрителях. Когда он закончил, то увидел на глазах многих слушателей слезы. А кто-то, например жена целовальника, даже рыдал, отвернувшись от всех. Было ясно, что Яшка победил. Рядчик сам признал поражение. В этот день долго в кабачке праздновали победу певца Яшки. Этим эпизодом закончил свой рассказ Тургенев. «Певцы» - это произведение, в котором с убогостью жизни соседствует чудо творчества и желание видеть в этом мире красоту. Радует то, что люди, казалось бы, уставшие от обыденности и бедности, способны разглядеть в человеке настоящий талант. Это певческий дар заставляет сердца окружающих трепетать и плакать.
Здесь приведено лишь краткое содержание Тургенева «Певцы». Я советую прочесть произведение в полном объеме.
Краткое содержание Певцы
В одном небольшом селе под названием Котловка стояла избушка, прикрытая соломой. Это был любимый и посещаемый всеми кабак «Притынный». Причиной популярности кабака был его хозяин, ушлый целовальник - Николай Иваныч. Он знал, как привлечь гостей и что интересно русскому человеку. Хоть ему и было всегда известно о делах, происходящих в округе, он умел не проболтаться.
Николай Иваныч уже более двадцати лет жил в Котловке. Это был необычайно толстый человек с добродушно-хитрыми глазками. Среди соседей он пользовался уважением и имел влияние. Жена его была женщиной бойкой, проворной. Все местные пьяницы побаивались эту востроносую мещанку. Сам Николай Иваныч во всем на нее полагался, всецело доверял. Детки у них росли умненькими и здоровыми.
Однажды, в жаркий июльский день, мучимый жаждой, охотник подошел к «Притынному». Там на пороге он встретил высокого, седого мужчину, который кому-то махал рукой. На его зов отозвался низкий, хромой человек с лукавым лицом по прозвищу Моргач. Из их разговора путник понял, что в кабачке будет проходить соревнование певцов. Петь будет лучший певец в округе - Яшка Турок . Охотник и сам был бы рад, наконец, услышать мастерство Яшки.
Вскоре здесь собралось много народу. Николай Иваныч в ситцевой рубахе уже стоял за стойкой. Вот показался и Яшка - парень 23 лет, стройный, с большими серыми глазами и светлыми кудрями. Он был одет в голубой кафтан и смотрелся удалым малым. Рядом с ним стоял мужчина лет 40, с широкими скулами и плечами. Это был Дикий Барин. У него были черные блестящие волосы и задумчиво-свирепое лицо. Он распоряжался действом в кабаке.
Здесь же был и соперник Яшки. Это был рядчик из Жиздры - мужчина лет 30, невысокий, рябой да курчавый, с карими глазками и жидкой бородкой. Он бойко поглядывал вокруг и беспечно болтал. В углу был еще какой-то мужчина в изношенной одежде. Несмотря на то, что на улице стояла жара, в комнате было прохладно. Охотник взял себе пива, присел рядом с мужчиной в углу и наблюдал за собравшимися.
Обалдуй, он же Евграф Иванов, был загулявшим холостяком. Он ни пел, ни танцевал, а на попойках всегда бывал. Моргач скрывал свое прошлое, но было известно, что он раньше служил у какой-то барыни кучером, потом пошел на повышение, а вскоре и разбогател. Он был ни добрым, ни злым, а человеком, который сам себе на уме. Сейчас у него был один сын, похожий на него.
Яков-певец происходил от пленной турчанки, отчего и получил свое прозвище. Художник в душе, в реальной жизни он был черпальщиком на бумажной фабрике. Мало чего было известно о Диком Барине. Это был человек угрюмый и с большим влиянием в округе. Он ни в ком не нуждался, не пил вина, не заводил женщин, а просто любил слушать пение.
Первым запел рядчик веселую плясовую песню. Все слушали внимательно, а он весь старался, применял всяческие переходы и приемы. Даже Дикий Барин улыбнулся. Остальные слушатели бурно поддерживали его. Яков немного волновался. В его голосе слышалась глубокая страсть, сила и молодость. В нем звучала горячая душа и грустная скорбь. Охотник, слушая его, почти прослезился.
Когда он взглянул на собравшихся, было ясно, что пронзительный голос Яшки дотронулся до каждого сердца. Жена целовальника плакала, сам Николай Иваныч потупил глаза. Мужичок в уголке тихонько всхлипывал и качал головой, а у Дикого Барина из-под надвинувшихся бровей прокатилась тяжелая слеза. Когда песня закончилась, все еще долго молчали. Рядчик тихо встал, подошел к Яшке и признал свое поражение.
Охотник вышел их кабачка и все еще под впечатлением побрел до сеновала. Там он уснул мертвецким сном, а когда очнулся, был уже вечер и все праздновали Яшкину победу. По всей деревне мелькали огоньки, а из кабака доносился смутный гам. Он отвернулся и быстрыми шагами стал спускаться с холма, на котором лежит Котловка.
Певцы
В селе Колотовке, в кабаке, прозванном "Притынным", поспорили мужики, состязаясь в пении. Хозяином кабака был Николай Иванович - человек хитрый и расторопный, умевший слушать, но много не говоривший. С Николаем Ивановичем было приятно общаться, он обладал особым даром привлекать и удерживать у себя гостей. У Николая Ивановича была жена и дети. Кабак "Притынный" был излюбленным местом для всей округи. Соревноваться в пении собираются рядчик и Яшка-Турок. Дикий Барин поставил на спор на то, что Яшка-Турок поёт лучше. Автор, услышав о споре, поспешил в кабак, так как по всей округе ходили слухи о том, как Яшка-Турок хорошо поёт.
Яшка-Турок. "Худой и стройный человек лет двадцати трёх, одетый в долгополый нанковый кафтан голубого цвета. Он смотрел удалым фабричным малым, и, казалось не мог похвастаться отличным здоровьем. Его впалые щёки, большие беспокойные серые глаза, прямой нос с тонкими, подвижными ноздрями, белый покатый лоб с закинутыми назад светло-русыми кудрями, крупные, но красивые, выразительные губы - всё его лицо изобличало человека впечатлительного и страстного." Яков был прозван Турком, так как действительно происходил от пленной турчанки, "был по душе - художник во всех смыслах этого слова, а по званию - черпальщик на бумажной фабрике у купца."
Дикий Барин. "Мужчина лет сорока, широкоплечий, широкоскулый, с низким лбом, узкими татарскими глазами, коротким плоским носом, четверо-угольным подбородком и чёрными блестящими волосами, жёсткими, как щетина. Выражение его смуглого с свинцовым отливом лица, особенно его бледных губ, можно было бы назвать почти свирепым, если б оно не было так спокойно-задумчиво. Одет он был в какой-то поношенный сюртук с медными гладким и пуговицами; старый чёрный шёлковый платок окутывал его огромную шею." Первое впечатление, которое производил на вас вид этого человека, было чувство какой-то грубой, тяжёлой, но неотразимой силы. Сложен он был неуклюже, ...но от него так и несло несокрушимым здоровьем. Не было человека более молчаливого и угрюмого. Он никаким ремеслом не занимался..., а деньги у него водились. Дикий барин пользовался огромным влиянием во всей округе... Он говорил - ему покорялись; сила всегда своё возьмёт... Казалось, какие-то громадные силы угрюмо покоились в нём... Особенно поражало... в нём смесь какой-то врождённой свирепости и такого же врождённого благородства.
Рядчик. Невысокого роста, плотный мужчина лет тридцати, рябой и курчавый, с тупым вздёрнутым носом, с живыми карими глазками и жидкой бородой. Он бойко поглядывал кругом, подсунув под себя руки, беспечно болтал и постукивал ногами, обутыми в щёгольские сапоги с оторочкой. На нём был новый, тонкий армяк из серого сукна с плисовым воротником, от которого резко отделялся край алой рубахи, плотно застёгнутой вокруг горла."
Среди зрителей были две интересные фигуры: Оболдуй и Моргач. Оболдуй Онастоящее имя - Евграф Иванов) - "это был загулявший, холостой дворовой человек, от которого собственные господа давным-давно отступились и который, не имея никакой должности, не получая ни гроша жалованья, находил, однако, средство каждый день покутить за чужой счёт... Он не умел ни петь, ни плясать, от роду не сказал не только умного, даже путного слова..." Моргач ("к нему тоже шло название моргача, хотя он глазами не моргал более других людей...") был кучером у старой барыни, бежал, но через год вернулся, пока-ялся и так примерно работал, что после смерти барыни оказался отпущенным на волю... Он осторожен и в то же время предприимчив, как лисица; болтлив, как старая женщина, и никогда не проговаривается... Он счастлив и верит в своё счастье, верит приметам. Его не любят, потому что ему самому ни до кого дела нет, но уважают. У Моргача есть маленький сын.
Яков и рядчик бросают жребий, чтобы решить, кому петь первому. Первым выпало петь рядчику.
Рядчик запел весёлую плясовую песню приятным, но сиплым голосом. Все слушали внимательно. "Долго рядчик пел, не возбуждая слишком сильного сочувствия в своих слушателях: ему недоставало поддержки хора... Оболдуй с Моргачом начали вполголоса подхватывать, подтягивать... Один Дикий Барин не изменился в лице и по-прежнему не двигался с места; но взгляд его, устремлённый на рядчика, несколько смягчился, хотя выражение губ оставалось презрительное."
Рядчик допел, его хвалили. Пришла очередь петь Якову. "Яков помолчал, взглянул кругом и закрылся рукой. ...Первый звук его голоса был слаб и неровен и, казалось, не выходил из его груди, но принёсся откуда-то издалёка, словно залетел случайно в комнату. За этим первым звуком последовал другой, более твёрдый и протяжный, но всё ещё видимо дрожащий, как струна, когда, внезапно прозвенев под вильным пальцем она колеблется последним, быстро замирающим колебанием, за вторым - третий, и понемногу разгорячаясь и расширяясь, полилась заунывная песня.
Я, признаюсь, редко слыхивал подобный голос: он был слегка разбит и звенел, как надтреснутый; он даже сначала отзывался чем-то болезненным. Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нём и так и хватало вас за сердце, хватало прямо за его русские струны. Яковом, видимо, овладело упоение: он уже не робел, он отдавался весь своему счастью; голос его не трепетал более - он дрожал, но той едва заметной внутренней дрожью страсти, которая стрелой вонзается в душу слушателя... Он пел, совершенно позабыв и своего соперника, и всех нас, но, видимо, поднимаемый, как бодрый пловец волнами, нашим молчаливым, страстным участием. Он пел, и от каждого звука его голоса веяло чем-то родным и необозримо широким... У меня... закипали на сердце и поднимались к глазам слёзы...
Я оглянулся - жена целовальника плакала... Николай Иванович потупился, Моргач отвернулся; Оболдуй, весь разнеженный, стоял, глупо разинув рот; серый мужичок тихонько всхлипывал в уголку, и по железному лицу Дикого Барина медленно прокатилась тяжёлая слеза; рядчик поднёс сжатый кулак ко лбу и не шевелился..."
Яков закончил петь, все как будто ждали продолжения. "Рядчик тихо встал и подошёл к Якову. "Ты... твоя... ты выиграл", - произнёс он наконец с трудом и бросился вон из комнаты. Его быстрое и решительное движенье как будто нарушило очарованье: все вдруг заговорили шумно, радостно. ...Яков наслаждайся своей победой, как дитя; всё его лицо преобразилось; особенно его глаза так и засияли счастьем."
Коментарии.
В этом рассказе нам раскрывается чувство прекрасного, присущее русскому человеку, готовому плакать над родной сердцу песней. Рядчик прекрасно пел, но в голосе Якова чувствовалась боль, такая близкая и знакомая русскому человеку. Страдание, русское страдание, без которого не мыслит себя наш человек, было передано в песне Якова. А способность к состраданию -это тоже черта нашего народа.
Небольшое сельцо Колотовка, принадлежавшее некогда помещице, за лихой и бойкий нрав прозванной в околотке Стрыганихой (настоящее имя ее осталось неизвестным), а ныне состоящее за каким-то петербургским немцем, лежит на скате голого холма, сверху донизу рассеченного страшным оврагом, который, зияя как бездна, вьется, разрытый и размытый, по самой середине улицы и пуще реки, — через реку можно по крайней мере навести мост, — разделяет обе стороны бедной деревушки. Несколько тощих ракит боязливо спускаются по песчаным его бокам; на самом дне, сухом и желтом, как медь, лежат огромные плиты глинистого камня. Невеселый вид, нечего сказать, — а между тем всем окрестным жителям хорошо известна дорога в Колотовку: они ездят туда охотно и часто. У самой головы оврага, в нескольких шагах от той точки, где он начинается узкой трещиной, стоит небольшая четвероугольная избушка, стоит одна, отдельно от других. Она крыта соломой, с трубой; одно окно, словно зоркий глаз, обращено к оврагу и в зимние вечера, освещенное изнутри, далеко виднеется в тусклом тумане мороза и не одному проезжему мужичку мерцает путеводной звездою. Над дверью избушки прибита голубая дощечка: эта избушка — кабак, прозванный «Притынным». В этом кабаке вино продается, вероятно, не дешевле положенной цены, но посещается он гораздо прилежнее, чем все окрестные заведения такого же рода. Причиной этому целовальник Николай Иваныч. Николай Иваныч — некогда стройный, кудрявый и румяный парень, теперь же необычайно толстый, уже поседевший мужчина с заплывшим лицом, хитро-добродушными глазками и жирным лбом, перетянутым морщинами, словно нитками, — уже более двадцати лет проживает в Колотовке. Николай Иваныч человек расторопный и сметливый, как бо́льшая часть целовальников. Не отличаясь ни особенной любезностью, ни говорливостью, он обладает даром привлекать и удерживать у себя гостей, которым как-то весело сидеть перед его стойкой, под спокойным и приветливым, хотя зорким взглядом флегматического хозяина. У него много здравого смысла; ему хорошо знаком и помещичий быт, и крестьянский, и мещанский; в трудных случаях он мог бы подать неглупый совет, но, как человек осторожный и эгоист, предпочитает оставаться в стороне и разве только отдаленными, словно без всякого намерения произнесенными намеками наводит своих посетителей — и то любимых им посетителей — на путь истины. Он знает толк во всем, что важно или занимательно для русского человека: в лошадях и в скотине, в лесе, и кирпичах, в посуде, в красном товаре и в кожевенном, в песнях и в плясках. Когда у него нет посещения, он обыкновенно сидит, как мешок, на земле перед дверью своей избы, подвернув под себя свои тонкие ножки, и перекидывается ласковыми словцами со всеми прохожими. Много видал он на своем веку, пережил не один десяток мелких дворян, заезжавших к нему за «очищенным», знает всё, что делается на сто верст кругом, и никогда не пробалтывается, не показывает даже виду, что ему и то известно, чего не подозревает самый проницательный становой. Знай себе помалчивает, да посмеивается, да стаканчиками пошевеливает. Его соседи уважают: штатский генерал Щерепетенко, первый по чину владелец в уезде, всякий раз снисходительно ему кланяется, когда проезжает мимо его домика. Николай Иваныч человек со влиянием: он известного конокрада заставил возвратить лошадь, которую тот свел со двора у одного из его знакомых, образумил мужиков соседней деревни, не хотевших принять нового управляющего, и т. д. Впрочем, не должно думать, чтобы он это делал из любви к справедливости, из усердия к ближним — нет! Он просто старается предупредить всё то, что может как-нибудь нарушить его спокойствие. Николай Иваныч женат, и дети у него есть. Жена его, бойкая, востроносая и быстроглазая мещанка, в последнее время тоже несколько отяжелела телом, подобно своему мужу. Он во всем на нее полагается, и деньги у ней под ключом. Пьяницы-крикуны ее боятся; она их не любит: выгоды от них мало, а шуму много; молчаливые, угрюмые ей скорее по сердцу. Дети Николая Иваныча еще малы; первые все перемерли, но оставшиеся пошли в родителей: весело глядеть на умные личики этих здоровых ребят. Был невыносимо жаркий июльский день, когда я, медленно передвигая ноги, вместе с моей собакой поднимался вдоль Колотовского оврага в направлении Притынного кабачка. Солнце разгоралось на небе, как бы свирепея; парило и пекло неотступно; воздух был весь пропитан душной пылью. Покрытые лоском грачи и вороны, разинув носы, жалобно глядели на проходящих, словно прося их участья; одни воробьи не горевали и, распуша перышки, еще яростнее прежнего чирикали и дрались по заборам, дружно взлетали с пыльной дороги, серыми тучками носились над зелеными конопляниками. Жажда меня мучила. Воды не было близко: в Колотовке, как и во многих других степных деревнях, мужики, за неименьем ключей и колодцев, пьют какую-то жидкую грязцу из пруда... Но кто же назовет это отвратительное пойло водою? Я хотел спросить у Николая Иваныча стакан пива или квасу. Признаться сказать, ни в какое время года Колотовка не представляет отрадного зрелища; но особенно грустное чувство возбуждает она, когда июльское сверкающее солнце своими неумолимыми лучами затопляет и бурые полуразметанные крыши домов, и этот глубокий овраг, и выжженный, запыленный выгон, по которому безнадежно скитаются худые, длинноногие курицы, и серый осиновый сруб с дырами вместо окон, остаток прежнего барского дома, кругом заросший крапивой, бурьяном и полынью, и покрытый гусиным пухом, черный, словно раскаленный пруд, с каймой из полувысохшей грязи и сбитой набок плотиной, возле которой на мелко истоптанной, пепеловидной земле овцы, едва дыша и чихая от жара, печально теснятся друг к дружке и с унылым терпеньем наклоняют головы как можно ниже, как будто выжидая, когда ж пройдет, наконец, этот невыносимый зной. Усталыми шагами приближался я к жилищу Николая Иваныча, возбуждая, как водится, в ребятишках изумление, доходившее до напряженно-бессмысленного созерцания, в собаках — негодование, выражавшееся лаем, до того хриплым и злобным, что, казалось, у них отрывалась вся внутренность, и они сами потом кашляли и задыхались, — как вдруг на пороге кабачка показался мужчина высокого роста, без шапки, во фризовой шинели, низко подпоясанной голубым кушачком. На вид он казался дворовым; густые седые волосы в беспорядке вздымались над сухим и сморщенным его лицом. Он звал кого-то, торопливо действуя руками, которые, очевидно, размахивались гораздо далее, чем он сам того желал. Заметно было, что он уже успел выпить. — Иди, иди же! — залепетал он, с усилием поднимая густые брови, — иди, Моргач, иди! Экой ты, братец, ползешь, право слово. Это нехорошо, братец. Тут ждут тебя, а ты вот ползешь... Иди. — Ну, иду, иду, — раздался дребезжащий голос, и из-за избы направо показался человек низенький, толстый и хромой. На нем была довольно опрятная суконная чуйка, вдетая на один рукав; высокая остроконечная шапка, прямо надвинутая на брови, придавала его круглому, пухлому лицу выражение лукавое и насмешливое. Его маленькие желтые глазки так и бегали, с тонких губ не сходила сдержанная, напряженная улыбка, а нос, острый и длинный, нахально выдвигался вперед, как руль. — Иду, любезный, — продолжал он, ковыляя в направлении питейного заведенья, — зачем ты меня зовешь?.. Кто меня ждет? — Зачем я тебя зову? — сказал с укоризной человек во фризовой шинели. — Экой ты, Моргач, чудной, братец: тебя зовут в кабак, а ты еще спрашиваешь, зачем. А ждут тебя всё люди добрые: Турок-Яшка, да Дикий-Барин, да рядчик с Жиздры. Яшка-то с рядчиком об заклад побились: осьмуху пива поставили — кто кого одолеет, лучше споет то есть... понимаешь? — Яшка петь будет? — с живостью проговорил человек, прозванный Моргачом. — И ты не врешь, Обалдуй? — Я не вру, — с достоинством отвечал Обалдуй, — а ты брешешь. Стало быть, будет петь, коли об заклад побился, божья коровка ты этакая, плут ты этакой, Моргач! — Ну, пойдем, простота, — возразил Моргач. — Ну, поцелуй же меня по крайней мере, душа ты моя, — залепетал Обалдуй, широко раскрыв объятия. — Вишь, Езоп изнеженный, — презрительно ответил Моргач, отталкивая его локтем, и оба, нагнувшись, вошли в низенькую дверь. Слышанный мною разговор сильно возбудил мое любопытство. Уже не раз доходили до меня слухи об Яшке-Турке как о лучшем певце в околотке, и вдруг мне представился случай услышать его в состязании с другим мастером. Я удвоил шаги и вошел в заведение. Вероятно, не многие из моих читателей имели случай заглядывать в деревенские кабаки: но наш брат, охотник, куда не заходит! Устройство их чрезвычайно просто. Они состоят обыкновенно из темных сеней и белой избы, разделенной надвое перегородкой, за которую никто из посетителей не имеет права заходить. В этой перегородке, над широким дубовым столом, проделано большое продольное отверстие. На этом столе, или стойке, продается вино. Запечатанные штофы разной величины рядком стоят на полках, прямо против отверстия. В передней части избы, предоставленной посетителям, находятся лавки, две-три пустые бочки, угловой стол. Деревенские кабаки большей частью довольно темны, и почти никогда не увидите вы на их бревенчатых стенах каких-нибудь ярко раскрашенных лубочных картин, без которых редкая изба обходится. Когда я вошел в Притынный кабачок, в нем уже собралось довольно многочисленное общество. За стойкой, как водится, почти во всю ширину отверстия, стоял Николай Иваныч, в пестрой ситцевой рубахе, и, с ленивой усмешкой на пухлых щеках, наливал своей полной и белой рукой два стакана вина вошедшим приятелям, Моргачу и Обалдую; а за ним, в углу, возле окна, виднелась его востроглазая жена. Посередине комнаты стоял Яшка-Турок, худой и стройный человек лет двадцати трех, одетый в долгополый нанковый кафтан голубого цвета. Он смотрел удалым фабричным малым и, казалось, не мог похвастаться отличным здоровьем. Его впалые щеки, большие беспокойные серые глаза, прямой нос с тонкими, подвижными ноздрями, белый покатый лоб с закинутыми назад светло-русыми кудрями, крупные, но красивые, выразительные губы — всё его лицо изобличало человека впечатлительного и страстного. Он был в большом волненье: мигал глазами, неровно дышал, руки его дрожали, как в лихорадке, — да у него и точно была лихорадка, та тревожная, внезапная лихорадка, которая так знакома всем людям, говорящим или поющим перед собранием. Подле него стоял мужчина лет сорока, широкоплечий, широкоскулый, с низким лбом, узкими татарскими глазами, коротким и плоским носом, четвероугольным подбородком и черными блестящими волосами, жесткими, как щетина. Выражение его смуглого с свинцовым отливом лица, особенно его бледных губ, можно было бы назвать почти свирепым, если б оно не было так спокойно-задумчиво. Он почти не шевелился и только медленно поглядывал кругом, как бык из-под ярма. Одет он был в какой-то поношенный сюртук с медными гладкими пуговицами; старый черный шёлковый платок окутывал его огромную шею. Звали его Диким-Барином. Прямо против него, на лавке под образами, сидел соперник Яшки — рядчик из Жиздры. Это был невысокого роста плотный мужчина лет тридцати, рябой и курчавый, с тупым вздернутым носом, живыми карими глазами и жидкой бородкой. Он бойко поглядывал кругом, подсунув под себя руки, беспечно болтал и постукивал ногами, обутыми в щегольские сапоги с оторочкой. На нем был новый тонкий армяк из серого сукна с плисовым воротником, от которого резко отделялся край алой рубахи, плотно застегнутой вокруг горла. В противоположном углу, направо от двери, сидел за столом какой-то мужичок в узкой изношенной свите, с огромной дырой на плече. Солнечный свет струился жидким желтоватым потоком сквозь запыленные стекла двух небольших окошек и, казалось, не мог победить обычной темноты комнаты: все предметы были освещены скупо, словно пятнами. Зато в ней было почти прохладно, и чувство духоты и зноя, словно бремя, свалилось у меня с плеч, как только я переступил порог. Мой приход — я это мог заметить — сначала несколько смутил гостей Николая Иваныча; но, увидев, что он поклонился мне, как знакомому человеку, они успокоились и уже более не обращали на меня внимания. Я спросил себе пива и сел в уголок, возле мужичка в изорванной свите. — Ну, что ж! — возопил вдруг Обалдуй, выпив духом стакан вина и сопровождая свое восклицание теми странными размахиваниями рук, без которых он, по-видимому, не произносил ни одного слова. — Чего еще ждать? Начинать так начинать. А? Яша?.. — Начинать, начинать, — одобрительно подхватил Николай Иваныч. — Начнем, пожалуй, — хладнокровно и с самоуверенной улыбкой промолвил рядчик, — я готов. — И я готов, — с волнением произнес Яков. — Ну, начинайте, ребятки, начинайте, — пропищал Моргач. Но, несмотря на единодушно изъявленное желание, никто не начинал; рядчик даже не приподнялся с лавки, — все словно ждали чего-то. — Начинай! — угрюмо и резко проговорил Дикий-Барин. Яков вздрогнул. Рядчик встал, осунул кушак и откашлялся. — А кому начать? — спросил он слегка изменившимся голосом у Дикого-Барина, который всё продолжал стоять неподвижно посередине комнаты, широко расставив толстые ноги и почти по локоть засунув могучие руки в карманы шаровар. — Тебе, тебе, рядчик, — залепетал Обалдуй, — тебе, братец. Дикий-Барин посмотрел на него исподлобья. Обалдуй слабо пискнул, замялся, глянул куда-то в потолок, повел плечами и умолк. — Жеребий кинуть, — с расстановкой произнес Дикий-Барин, — до осьмуху на стойку. Николай Иваныч нагнулся, достал, кряхтя, с полу осьмуху и поставил ее на стол. Дикий-Барин глянул на Якова и промолвил: «Ну!» Яков зарылся у себя в карманах, достал грош и наметил его зубом. Рядчик вынул из-под полы кафтана новый кожаный кошелек, не торопясь распутал шнурок и, насыпав множество мелочи на руку, выбрал новенький грош. Обалдуй подставил свой затасканный картуз с обломанным и отставшим козырьком; Яков кинул в него свой грош, рядчик — свой. — Тебе выбирать, — проговорил Дикий-Барин, обратившись к Моргачу. Моргач самодовольно усмехнулся, взял картуз в обе руки и начал его встряхивать. Мгновенно воцарилась глубокая тишина: гроши слабо звякали, ударяясь друг о друга. Я внимательно поглядел кругом: все лица выражали напряженное ожидание; сам Дикий-Барин прищурился; мой сосед, мужичок в изорванной свитке, и тот даже с любопытством вытянул шею. Моргач запустил руку в картуз и достал рядчиков грош; все вздохнули. Яков покраснел, а рядчик провел рукой по волосам. — Ведь я же говорил, что тебе, — воскликнул Обалдуй, — я ведь говорил. — Ну, ну, не «циркай»! — презрительно заметил Дикий-Барин. — Начинай, — продолжал он, качнув головой на рядчика. — Какую же мне песню петь? — спросил рядчик, приходя в волненье. — Какую хочешь, — отвечал Моргач. — Какую вздумается, ту и пой. — Конечно, какую хочешь, — прибавил Николай Иваныч, медленно складывая руки на груди. — В этом тебе указу нету. Пой какую хочешь; да только пой хорошо; а мы уж потом решим по совести. — Разумеется, по совести, — подхватил Обалдуй и полизал край пустого стакана. — Дайте, братцы, откашляться маленько, — заговорил рядчик, перебирая пальцами вдоль воротника кафтана. — Ну, ну, не прохлаждайся — начинай! — решил Дикий-Барин и потупился. Рядчик подумал немного, встряхнул головой и выступил вперед. Яков впился в него глазами... Но прежде чем я приступлю к описанию самого состязания, считаю не лишним сказать несколько слов о каждом из действующих лиц моего рассказа. Жизнь некоторых из них была уже мне известна, когда я встретился с ними в Притынном кабачке; о других я собрал сведения впоследствии. Начнем с Обалдуя. Настоящее имя этого человека было Евграф Иванов; но никто во всем околотке не звал его иначе как Обалдуем, и он сам величал себя тем же прозвищем: так хорошо оно к нему пристало. И действительно, оно как нельзя лучше шло к его незначительным, вечно встревоженным чертам. Это был загулявший, холостой дворовый человек, от которого собственные господа давным-давно отступились и который, не имея никакой должности, не получая ни гроша жалованья, находил, однако, средство каждый день покутить на чужой счет. У него было множество знакомых, которые поили его вином и чаем, сами не зная зачем, потому что он не только не был в обществе забавен, но даже, напротив, надоедал всем своей бессмысленной болтовней, несносной навязчивостью, лихорадочными телодвижениями и беспрестанным неестественным хохотом. Он не умел ни петь, ни плясать; отроду не сказал не только умного, даже путного слова: все «лотошил» да врал что ни попало — прямой Обалдуй! И между тем ни одной попойки на сорок верст кругом не обходилось без того, чтобы его долговязая фигура не вертелась тут же между гостями, — так уж к нему привыкли и переносили его присутствие как неизбежное зло. Правда, обходились с ним презрительно, но укрощать его нелепые порывы умел один Дикий-Барин. Моргач нисколько не походил на Обалдуя. К нему тоже шло названье Моргача, хотя он глазами не моргал более других людей; известное дело: русский народ на прозвища мастер. Несмотря на мое старанье выведать пообстоятельнее прошедшее этого человека, в жизни его остались для меня — и, вероятно, для многих других — темные пятна, места, как выражаются книжники, покрытые глубоким мраком неизвестности. Я узнал только, что он некогда был кучером у старой бездетной барыни, бежал со вверенной ему тройкой лошадей, пропадал целый год и, должно быть, убедившись на деле в невыгодах и бедствиях бродячей жизни, вернулся сам, но уже хромой, бросился в ноги своей госпоже и, в течение нескольких лет примерным поведеньем загладив свое преступленье, понемногу вошел к ней в милость, заслужил наконец ее полную доверенность, попал в приказчики, а по смерти барыни, неизвестно каким образом, оказался отпущенным на волю, приписался в мещане, начал снимать у соседей бакши, разбогател и живет теперь припеваючи. Это человек опытный, себе на уме, не злой и не добрый, а более расчетливый; это тертый калач, который знает людей и умеет ими пользоваться. Он осторожен и в то же время предприимчив, как лисица; болтлив, как старая женщина, и никогда не проговаривается, а всякого другого заставит высказаться; впрочем, не прикидывается простачком, как это делают иные хитрецы того же десятка, да ему и трудно было бы притворяться: я никогда не видывал более проницательных и умных глаз, как его крошечные, лукавые «гляделки». Они никогда не смотрят просто — всё высматривают да подсматривают. Моргач иногда по целым неделям обдумывает какое-нибудь, по-видимому, простое предприятие, а то вдруг решится на отчаянно смелое дело; кажется, тут ему и голову сломить... смотришь — всё удалось, всё как по маслу пошло. Он счастлив и верит в свое счастье, верит приметам. Он вообще очень суеверен. Его не любят, потому что ему самому ни до кого дела нет, но уважают. Всё его семейство состоит из одного сынишки, в котором он души не чает и который, воспитанный таким отцом, вероятно, пойдет далеко. «А Моргачонок в отца вышел», — уже и теперь говорят о нем вполголоса старики, сидя на завалинках и толкуя меж собой в летние вечера; и все понимают, что это значит, и уже не прибавляют ни слова. Об Якове-Турке и рядчике нечего долго распространяться. Яков, прозванный Турком, потому что действительно происходил от пленной турчанки, был по душе — художник во всех смыслах этого слова, а по званию — черпальщик на бумажной фабрике у купца; что же касается до рядчика, судьба которого, признаюсь, мне осталась неизвестной, то он показался мне изворотливым и бойким городским мещанином. Но о Диком-Барине стоит поговорить несколько поподробнее. Первое впечатление, которое производил на вас вид этого человека, было чувство какой-то грубой, тяжелой, но неотразимой силы. Сложен он был неуклюже, «сбитнем», как говорят у нас, но от него так и несло несокрушимым здоровьем, и — странное дело — его медвежеватая фигура не была лишена какой-то своеобразной грации, происходившей, может быть, от совершенно спокойной уверенности в собственном могуществе. Трудно было решить с первого разу, к какому сословию принадлежал этот Геркулес; он не походил ни на дворового, ни на мещанина, ни на обеднявшего подьячего в отставке, ни на мелкопоместного разорившегося дворянина — псаря и драчуна: он был уж точно сам по себе. Никто не знал, откуда он свалился к нам в уезд; поговаривали, что происходил он от однодворцев и состоял будто где-то прежде на службе; но ничего положительного об этом не знали; да и от кого было и узнавать, — не от него же самого: не было человека более молчаливого и угрюмого. Также никто не мог положительно сказать, чем он живет; он никаким ремеслом не занимался, ни к кому не ездил, не знался почти ни с кем, а деньги у него водились; правда, небольшие, но водились. Вел он себя не то что скромно, — в нем вообще не было ничего скромного, — но тихо; он жил, словно никого вокруг себя не замечал и решительно ни в ком не нуждался. Дикий-Барин (так его прозвали; настоящее же его имя было Перевлесов) пользовался огромным влиянием во всем округе; ему повиновались тотчас и с охотой, хотя он не только не имел никакого права приказывать кому бы то ни было, но даже сам не изъявлял малейшего притязания на послушание людей, с которыми случайно сталкивался. Он говорил — ему покорялись; сила всегда свое возьмет. Он почти не пил вина, не знался с женщинами и страстно любил пение. В этом человеке было много загадочного; казалось, какие-то громадные силы угрюмо покоились в нем, как бы зная, что раз поднявшись, что сорвавшись раз на волю, они должны разрушить и себя и всё, до чего ни коснутся; и я жестоко ошибаюсь, если в жизни этого человека не случилось уже подобного взрыва, если он, наученный опытом и едва спасшись от гибели, неумолимо не держал теперь самого себя в ежовых рукавицах. Особенно поражала меня в нем смесь какой-то врожденной, природной свирепости и такого же врожденного благородства, — смесь, которой я не встречал ни в ком другом. Итак, рядчик выступил вперед, закрыл до половины глаза и запел высочайшим фальцетом. Голос у него был довольно приятный и сладкий, хотя несколько сиплый; он играл и вилял этим голосом, как юлою, беспрестанно заливался и переливался сверху вниз и беспрестанно возвращался к верхним нотам, которые выдерживал и вытягивал с особенным стараньем, умолкал и потом вдруг подхватывал прежний напев с какой-то залихватской, заносистой удалью. Его переходы были иногда довольно смелы, иногда довольно забавны: знатоку они бы много доставили удовольствия; немец пришел бы от них в негодование. Это был русский tenore di grazia, ténor léger. Пел он веселую, плясовую песню, слова которой, сколько я мог уловить сквозь бесконечные украшения, прибавленные согласные и восклицания, были следующие:Распашу я, молода-молоденька,
Землицы маленько;
посею, молода-молоденька,
Цветика аленька.
